1
Агабальянц Багдасар
1902 (?01), Кизляр — 1971, 10 июля, Ростов-на-Дону
Родители
Агабальянц Герасим
Ерикнас Агабальянц (Мултанова)
2
Багдасар (Бодя) родился в 1902 (?01) году в Кизляре. По образованию — юрист. В конце
В
Бодя скончался 10 июля 1971 года.
Будучи широко эрудированным человеком Бодя увлекается философией, портретной живописью, пишет стихи. По призванию — всеобщий утешитель, домашний адвокат, прекрасный сын и брат, необычайный фантазер и философ, пристрастный к женщинам и равнодушный к быту.
3
Своего второго мужа, Бодю, любила самозабвенно, была ему чрезвычайно предана, прощая и интеллигентную бедность, и неустроенность быта, и многочисленных женщин. К концу их общей жизни они обрели полнейшее взаимопонимание и умиротворение. Религиозная (православная), мечтательная, восторженная — Лида, по профессии адвокат, активный общественный деятель (в
После смерти Боди прожила 20 лет в Ростове, к концу жизни переехала в Шахты под опеку родных.
Умерла 3 апреля 1993 года.
по воспоминаниям Лидии Сергеевой (Агабальянц)
4
Из воспоминаний Марка Агабальянца
(предисловие к «Поэтической тетради Багдасара Агабальянца»)
Глубокое передается на расстоянии. Я понимаю это отчетливо, и вот почему. Мы пересеклись в жизни с дядей считанное количество раз. И то — в моем раннем детстве. Мне было 10 лет, когда его не стало. Казалось бы, много ли я мог извлечь из этих встреч? Но вот, с течением времени, я понимаю, как глубоко остался во мне этот человек. Я понимаю, насколько мы с ним были не только знакомы, но и близки! Иначе не объяснить то, что из воспоминаний моего детства, из небольшого количества того, что осталось в памяти, я прекрасно помню именно его — дядю Бодю. Я помню его маленькую проходную комнатку в Ростове-на-Дону, в которой, во время наших с мамой приездов, я спал на сундуке. Поразительно, что и сейчас, в моих воспоминаниях, эта комнатка представляется мне маленькой, вопреки устоявшимся представлениям из детства, когда «все деревья были большими».
Помню его портрет, автопортрет, висевший на противоположной стене, казавшийся мне тогда таким не похожим на оригинал, что он никак не ассоциировался с дядей. Помню толстенные слои пыли, на всех окружающих поверхностях, убирать которую, согласно дядиной же философии, было нельзя, потому что пыль хранит в себе мудрость, накопленную временем! Помню старую швейную машинку «Zinger» с ножным механическим приводом и огромным (вот оно в памяти детства осталось большим!) колесом. Машинка эта была для меня отдельным миром в этой небольшой квартирке. А сверху, невероятное скопление проволоки, скрученной дядей особым образом в самодельную антенну и позволяющей ему слушать по большому ламповому приемнику «вражеские» голоса. И запах дешевого табака. Курил он много, что, собственно и стало причиной его ухода, курил что-то совсем недорогое. Да, и еще высокое окно с широким подоконником, впрочем, всегда заваленного газетами и другим хламом, вперемежку с постоянной «священной» пылью. Окно это для меня было тоже проводником в мир, на узкую старинную улицу Книжную, тогда же, в моем раннем детстве, переименованную в честь советского писателя Серафимовича
5
Улица вела к старой центральной площади города, во главе которой высился огромный храм. То есть, это была «дорога, ведущая к Храму»! Храм, правда, для моего тогдашнего подросткового атеистического сознания, большого значения не имел, но сейчас-то я понимаю, что этот мир, мир дядиной квартиры — весь был для меня той самой Дорогой. Иначе невозможно объяснить, почему из детства я, так пронзительно-отчетливо, вынес именно эти воспоминания.
Потом дяди не стало. Это было далеко — весть пришла в нашу семью в виде телеграммы, в жаркое ереванское лето. Мы стояли на тенистом балконе с видом на Арарат, и по телевидению шли скорбные репортажи о гибели трех космонавтов. Все как-то смешалось — библейская незыблемость, ежевечерний ветер, спускающийся с гор, всеобщая скорбь о нелепо погибших трех красивых, здоровых, молодых парнях, и наш личный семейный траур о навсегда ушедшем близком и дорогом человеке...
6
«Бессмертная Любовь — источник смерти. А смерть — рождение Любви, зовущей нас в бессмертье...»
Бессмертье дяди началось. Он удивительно жил в рассказах домочадцев, в разговорах с его женой Лидой, продолжающей жить в оставленном им мире, среди пыли, годами не выветривающегося запаха табака, в голосах из старого лампового приемника с самодельно накрученной антенной, в этом автопортрете, который удивительно стал становиться похожим на оригинал. Меня уже не интересовал, ставший маленьким, мир под столешницей швейной машинки и, ежегодно приезжая к тете Лиде, я часами слушал ее бессвязные воспоминания «из былого». Задним умом жалею, что не стенографировал все эти разговоры, хотя мысли переполняли тетю с такой скоростью, что не только о записи, но и о последовательном изложении их не могло быть и речи!
Рассказы были обо всем и ни о чем. Просто образ, настроения, крупные штрихи на огромном холсте дядиной жизни, которые при близком рассмотрении даже не вырисовывались в какие-либо предметы. Тетя Лида так и говорила: «Дядя». И начинала рассказывать и рассказывать в восторженных тонах, перескакивая с темы на тему, то понижая голос в антисоветском, то с восторгом живописуя, делая многозначительные купюры! И все эти разговоры составляли образ дяди Боди — философа и поэта, художника и покорителя женских сердец, всеобщую поддержку и семейного утешителя, человека доброго, умного, справедливого.
Верно говорят, что человек талантливый — он талантлив во всем, он ведь талантливый Человек!
7
Рассказы о нем были даже и не о нем, а просто всякие семейные истории, где он, Бодя, незримо присутствовал, хотя, казалось, и не был главным героем. Просто, как фон, как задний план на фотографии, как неотъемлемая часть истории семьи.
Из семейных историй:
«Начало сороковых, война, Краснодар. Город переходит из рук в руки — отступают советские войска, наступают немецкие, потом они отступают, и опять наступают советские. И все нещадно бомбят город с воздуха. Семья из 12 человек живет в небольшом доме. Во дворе дома мужчины выкопали яму — бомбоубежище, куда, во время артобстрелов, они переносят свою маму Елю (она болеет, ей трудно передвигаться), куда переходят дети, женщины. Бомбардировки долгие, а мама любит кофе. Чепуха, конечно. В масштабах войны и всеобщего горя это эпизод незначительный. Но любовь и забота — вот категории, что вне времени и окружающих обстоятельств. Выбрав уголок в тесной траншее, Бодя сидит на корточках перед свечкой и над ее пламенем долго-долго держит в руках кастрюльку с вожделенным напитком для мамы».
Тетя пережила дядю на 22 года, в последние три из которых, в свои 90, переехала из одинокой коммуналки под опеку родных. Оставленное наследство заключалось в тетином иконостасе семейных фотографий и дядиной поэтической тетрадке. Я перелистываю листы его стихотворных строчек, периодически возвращаюсь к ним в разные годы своей жизни, и вновь обретаю общение с дядей Бодей, с годами все более и более близким мне человеком. Строчки, которые он писал в этой тетрадке, мои ровесники. Получается, что мы взрослеем вместе — я и они, его мысли.
И это не случайно — глубокое передается на расстоянии. Сейчас я понимаю это отчетливо.
Стихи из «Поэтической тетради Багдасара Агабальянца» публикуются отдельно.
